Дубровин Игнат Макарович, уроженец деревни Насадкино, Рогачевской волости (ныне Дмитровский район), 21-го года от роду был призван на воинскую службу в 1888 г. и определен служить в Российский Императорский флот на броненосец береговой службы «Лава».
После восьми месяцев службы строевым матросом 2-й статьи по рекомендации комсостава в 1890 был переведен на крейсер «Память Азова» в ранге матроса 1-ой статьи.
1892 г., июль
Игнат, хоть и вышел родом из крестьян, но грамоте был хорошо обучен и для интересу сослуживцев, при оказии, мог почитать им газетные новости, за что в матросской среде и заслужил уважение. Будучи по нраву своему скрытным и немногословным, при этом предельно исполнительным, был определен судовым баталером (завхозом) к себе в помощники.
Для Макарыча, а именно так его прозвали матросы, работа такая оказалась бесхитростной и понятной — знай отмечай в журнале выдачу или приход имущества, да смотри по сторонам по-хозяйски, и всего-то.
Крейсеру «Память Азова» была уготована особая участь — стать пристанищем для цесаревича Николая II на время его кругосветного путешествия на Восток.
К завершению этого путешествия на фрегате не осталось и малого места для хранения боекомплектов в крюйт-камерах, минных погребах. Весь трюм и служебные помещения были забиты подношениями для высокопоставленной государственной особы. Линейный крейсер уподобился петровской Кунсткамере, в которой Игнат побывал вместе с отрядом матросов перед их отплытием из Кронштадта.
Простившись с цесаревичем во Владивостоке, крейсер, делая заходы в порты на загрузку угля и провианта, полным ходом шел к Одессе.
Макарыч каждый день обходил вверенные ему помещения и изумлялся чудным вещам, лежащим на полках, да искренне недоумевал об их нужности и пользе в домашнем укладе. Вина, фрукты, сотни статуэток, механические музыкальные аппараты, напольные часы, расписные куклы в человеческий рост, столовая утварь — большую часть всего того, что было учтено в его «амбарной» книге, Макарыч отродясь раньше не видел.
Но самое интересное и необычное для Игната, впрочем как и для всей команды, находилось на палубе. Из азиатских портов на крейсер были доставлены и развешаны на балках клетки с певчими птицами и цветастыми попугаями. Особняком, на баке, в самодельном решетчатом загоне поселили черно-белую пантеру, а на корме, в специальной клети поселились два индийских слоненка, подаренных цесаревичу королем Сиама.
При погрузке слонов на борт Макарыч, пребывая в состоянии восторга от такого груза, в своем журнале прихода так и записал: «Два слона из джунглев, живые, серые, весом о тридцать пудов кажный».
Матросы в шутку, в честь величественных императорских особ, прозвали слоников Алексашка и Елизавета.
Сопровожатым слонят до пункта прибытия крейсера в Одессу приставили Сейфуллу Сейтбурханова, татарина из местных, довольно сносно говорящего по-русски.
Сейфулла при подъеме на борт сразу был поставлен на довольствие и получил со склада амуницию моряка. Однако от фланелевой рубахи и кожаных ботинок он напрочь отказался. Так и ходил по судну в своем парчовом зеленом камзоле, надетом поверх тельняшки, бескозырке и узорчатых сапожках ичигах. Прихоть Сейфуллы перечила морскому уставу, но командование корабля договорилось закрыть на это глаза, руководствуясь особой степенью важности вверенного им груза.
Поскольку всю живность на судне необходимо было обеспечивать питанием, Макарыч, волею обстоятельств, сошелся с Сейфуллой. Нельзя сказать, что их отношения сложились дружескими, но общались они между собой просто и непринужденно.
Замечая как Макарыч проникся детской любовью к слоникам, Сейфулла позволял ему заходить в слоновью клеть, прогуливаться с животными по палубе и помогать с каждодневной помывкой животных. Зная, что наказание непременно последует, Макарыч по ночам из закрытого на замок дарственного запаса принялся тайком выдавать Сейфулле по ведру мандаринов для подкормки слоников. При этом он каждый раз просил передавать Алексашке и Лизе, что эти сладости «От Макарыча».
На второй месяц морского перехода по пути к Суэцу Елизавета слегла.
С момента погрузки на судно слоны спали по четыре-пять часов, а тут слониха стала вставать на ноги только для кормежки. Так продолжалось два дня, а на третий Елизавета совсем обессилила и отказалась подниматься.
Судовой врач по части таких пациентов был несведущ и для лечения рекомендовал лишь «терпение и ожидание», однако каперанга (капитан первого ранга), глядя на едва дышащую слониху, у которой изо рта и хобота начали выделяться темные мокроты, был иного мнения.
Командный состав крейсера вечером экстренно собрался в адмиральском салоне для принятия решения по сложившейся ситуации.
— В Суэц заходим через два дня. Лишнего внимания к крейсеру привлекать нельзя… Какие мнения, господа? — каперанга доверительным тоном начал обсуждение.
— Есть план, — мичман Нестеров, кутила и зубоскал, выпустил вверх тонкую струйку сигаретного дыма, — Господа, предлагаю Лизоньке в ее тонкий прелестный хоботок влить ведерко водки. По опыту знаю, женский пол при такой оказии сразу скачет, аки горная лань.
— Бога ради, мичман, здесь Вам не балаган! От этой серой туши сегодня-завтра еще какая зараза попрет… Всех перезаразим! Вы за это отвечать будете? Все! Никаких дискуссий! Утром клеть очистить!
— Господа, ну что вы, право. — Нестеров попытался исправить ситуацию, обратив все в шутку — Дело ж понятное. Если что, Государь еще слона из Бухары запросит. Сказывали, что одного экземпляру аж 1000 верст погоняли, аккурат до Царского Села. Только в пути провели почти год… — мичман расхохотался, — К коронации цесаревича вислоухий и явится…
— Отставить кураж! Расходимся, господа! Расходимся. Утром всем на палубу! — каперанга медленно поднялся с кресла и, отвернувшись от присутствующих, стал рассматривать висящий на стене портрет Александра III.
С рассветом на крейсере отзвенели частые удары рынды, матросы шеренгой выстроились на палубе, а капитанский состав вместе с судовым священником расположились на корме рядом со слоновой клетью.
Из строя матросов кто-то смешливо прыснул: -О, глянь-ка, наш поп заморскую скотину причащать собрался. Невошта эти слоны в храмы ходили?
У клетки на коврике из циновки, скрестив ноги, сидел Сейфулла. Он провел на палубе рядом со слонами всю ночь и сейчас, прикрыв глаза, как маятник, раскачивался из стороны в сторону, бормоча что-то невнятное.
По клети в такт раскачиванию судна на волнах, из угла в угол, катались мандаринки. Алексашка кончиком хобота подхватывал подпрыгивающий мандарин и переносил его раскрытый рот лежащей рядом Елизаветы. Мандаринка медленно выкатывалась обратно на палубные доски, и тогда Алексашка высматривал другую, подбирал ее и опять подносил слонихе. Потом он замер, грузно опустился на поджатые под себя передние ноги и попытался приподнять Елизавету своими коротенькими молочными бивнями.
Команда с неподдельным любопытством наблюдала за происходящим до тех пор, пока не раздался резкий мичманский окрик:
— Что тут все зенки выпучили?! Чай не в цирке! Вахтенный, ко мне!
Сдернув с плеч подбежавшего к нему матроса ружье, мичман просунул меж прутьев клети винтовку и со словами:
— Я знаю, как эту падаль на ноги поставить! — принялся наносить резкие удары штыком по бедру слонихи.
Тело Елизаветы дернулось, из слонихи вырвался звук, больше похожий на жалобный писк мышонка.
— Мичман, прекращайте, Вы же не очумевшийй драгун! Негоже слона, как загнанную кобылу, пришпоривать! — каперанга выругался в сторону и нервно одернул белый китель.
В тот же момент Сейфулла вскочил с циновки, забежал в клетку и бросился на спину слонихи с широко раскинутыми руками, не давая возможности мичману наносить удары. При этом он принялся резко крутить по сторонам головой, сопровождая все истошным криком:
— Кагылмагыз, кагылмагыз*! (не трогайте, не трогайте)!
— В трюм его оттащите, этого черта нерусского! — сорвавшимся голосом выкрикнул мичман и скомандовал замершим в оцепенении матросам
— Пять человек! Сюда! Взять багры! Цепляйте ее и тащите к фальшборту!
Четверо матросов споро бросились в клеть, схватили татарина за руки и ноги и потащили к палубной надстройке, где располагался крошечный карцер, пятеро побежали за баграми…
Макарыч остался стоять в строю и смотрел, как Елизавету, пробитую ржавыми крючьями, тянут по палубе к борту и то, что видели его глаза, начинало терять резкость и становилось бесформенным. Ему казалось, что происходят события какие-то чужие, не настоящие, а кем-то придуманные.
Матросы, тем временем, отщелкнули палубную калитку в борту и в образовавшийся узкий проем натужно, с криками «Иии-раз! Ииии- раз!…" выпихнули слониху за борт.
Мичман, сняв с себя фуражку и обтерев носовым платком взмокший от усердия лоб, окликнул боцмана:
— Попрошу выяснить и доложить, почему на палубе мандарины! Казнокрадства не допущу! Виновного — прогнать сквозь строй!
На допросе у капитана Сейфулла признался, откуда он брал мандарины.
Макарыча прогнали сквозь строй с розгами, оставив на спине многочисленные рубцы. По приходу крейсера в Одессу его хотели списать с «Памяти Азова» на другое судно, однако в силу нетипичности ситуации с таким решением решили повременить.
После возвращения крейсера в Кронштадт указом Государя всему плавсоставу были присвоены новые чины, а матросы, в их числе и Макарыч, получили серебряные кольца с гравировкой «Память Азова» и серьги.
По истечении срока службы Дубровин И.М. подал прошение об оставлении его на крейсере по контракту. Прошение было удовлетворено.
Шел 1906 год.
На судах российского флота среди моряков все чаще стали вспыхивать восстания и бунты против командиров. Не исключением стал и крейсер «Память Азова».
Выписка из документальных материалов: (Восстание в Свеаборге, крейсер «Память Азова»)
Капитан 2-го ранга Нестеров С.П. смело вышел на мятежников и начал кричать и призывать к порядку. На него напирали с ружьями наперевес. Нестеров стал хватать руками ружья за штыки и кричал:
— Что вы делаете? Опомнитесь! Уберите ружья!
Выстрел навылет свалил Нестерова с ног. Откуда-то сверху донеслось:
— В лежачих не стрелять!
Стоящий рядом с упавшим капитаном матрос Дубровин И.М. наотмашь воткнул штык в хрипящего Нестерова…
— Та ить я и не стреляю, ваш высокоблагородь! Не стреляю! Штыками мы, штыками!
Макарыч огляделся по сторонам, эхнул, да и для пущей верности еще раз пробил лезвием грудь капитана.
Эпилог:
Алексашка, прожив на потеху императорской семьи 13 лет, умер в 1902 году.
4 августа 1906 г. в числе 18 человек — участников восстания, «Судом особой комиссии» в Ревеле Дубровин И.М. был приговорен к смертной казни.
Сайфулла до 1917 года проработал в Царском Селе в слоновьем питомнике, и как сложилась его судьба дальше, неизвестно.
