- Ну, возьмите меня, ну, пожалуйста, ну, пожалуйста!! – я был одинок, беспомощен и готов на абсолютное безрассудство, – ну куда-нибудь в уголочек запихните меня!!
Билетов не было...
Был вязкий дождь за окнами аэропорта, да я - с деньгами и рыбой.
Я был на виду. Почти на виду была и рыба, которая давала знать о себе ненавязчиво, но настойчиво, попахивая собой из дорожного баула.
- Засунь деньги себе знаешь куда... - администрация или, как их там правильно назвать, – аэрофлотовские регистраторы – меня послали.
Куда?
Да туда.
В неизвестность моего дальнейшего пребывания в этом Южно-Сахалинске.
Город себе как город, со своими причудами, пепельно-вулканическими сопками и сырыми пирожками «Пян-Се» в эмалированных ведрах, закутанных для сугреву в солдатские покрывала. Как-то прожить можно.
Но я хотел домой…
- Сколько бабла–то не жаль?? – что-то щелкнуло в сознании регистраторов.
К слову, у нас у всех тогда все время что-то щелкало в сознании. Видимо год был такой – щелкающий, - 91-ый.
- Вот стока - я достал тугую пачку 10-тысячных.
- Значит, посадят тебя девчонки у багажного, на откидном, там, где стеллажи с ручной кладью. Понял?
Мне было все равно.
Я хотел домой.
- А в сумке что? Рыба? С рыбой на борт нельзя! Вывоз запрещен!
- Так я себе, домой, две тушки всего!
- Ты что? Не въехал?
Я выложил на стойку завернутых в газету слабосоленых лососей.
- Счастливого полета!
Я хотел все сказать. Я хотел завестись как дизель в Заполярье. Но я не завелся.
Я хотел домой.
В багажной секции 86-го Ила пахло. Пахло рыбой. Пахло так, как, наверное, она никогда сама и не пахнет.
Я хотел сказать стюардессам.
Но я хотел домой.
Неожиданно после взлета, минут через 30, мы плюхнулись на бетонку Владивостока.
- Девчонки, а чего это мы вдруг сели? – мой вопрос к стюардессам.
- Так перегружен самолет. Все ж рыбу везут. А полоса взлетная в Южно-Сахалинске маленькая. Вот и заправились тока до Владика. Чтобы взлететь наверняка.
Я хотел прокомментировать.
Но я очень хотел домой.
После Владика в салоне образовалось свободное место.
- Видишь, вон там два кабана сидят? Можешь к ним подсесть, если не боишься…
Я не боялся.
Мне было все равно.
Я хотел домой.
Кабаны пили. Пили взахлеб. Насмерть.
Я нет. Не пил, а смиренно посапывал.
Я очень хотел домой.
Часа через три завязалась драка. Один из кабанов, споро увернувшись от удара «Русской пшеничной», любезно предоставил мне возможность принять затылком наполненную стеклянную тару.
Тара разбилась вдребезги. Голова не очень. Зато я весь пропах пшеничной амброзией.
- Милиция! Милиция! – ревел переполненный салон.
В Красноярске наряд снял меня с рейса. Вместе с кабанами.
В городе шел снег, и было тихо. Так тихо, что я предельно остро почувствовал, как я хочу домой.
Красноярск мне не понравился.
Понравилась новая заячья шапка, купленная за «три копейки» и согревшая мой обледеневший шрам на черепе.
И я не помню этот город. Совсем не помню.
Помню только неоновые буквы над зданием аэровокзала с потухшей буквой «А» и налипшими на нее кривыми и непрозрачными сосульками.
И помню вопрос жены с порога:
- Рыбу привез?
Билетов не было...
Был вязкий дождь за окнами аэропорта, да я - с деньгами и рыбой.
Я был на виду. Почти на виду была и рыба, которая давала знать о себе ненавязчиво, но настойчиво, попахивая собой из дорожного баула.
- Засунь деньги себе знаешь куда... - администрация или, как их там правильно назвать, – аэрофлотовские регистраторы – меня послали.
Куда?
Да туда.
В неизвестность моего дальнейшего пребывания в этом Южно-Сахалинске.
Город себе как город, со своими причудами, пепельно-вулканическими сопками и сырыми пирожками «Пян-Се» в эмалированных ведрах, закутанных для сугреву в солдатские покрывала. Как-то прожить можно.
Но я хотел домой…
- Сколько бабла–то не жаль?? – что-то щелкнуло в сознании регистраторов.
К слову, у нас у всех тогда все время что-то щелкало в сознании. Видимо год был такой – щелкающий, - 91-ый.
- Вот стока - я достал тугую пачку 10-тысячных.
- Значит, посадят тебя девчонки у багажного, на откидном, там, где стеллажи с ручной кладью. Понял?
Мне было все равно.
Я хотел домой.
- А в сумке что? Рыба? С рыбой на борт нельзя! Вывоз запрещен!
- Так я себе, домой, две тушки всего!
- Ты что? Не въехал?
Я выложил на стойку завернутых в газету слабосоленых лососей.
- Счастливого полета!
Я хотел все сказать. Я хотел завестись как дизель в Заполярье. Но я не завелся.
Я хотел домой.
В багажной секции 86-го Ила пахло. Пахло рыбой. Пахло так, как, наверное, она никогда сама и не пахнет.
Я хотел сказать стюардессам.
Но я хотел домой.
Неожиданно после взлета, минут через 30, мы плюхнулись на бетонку Владивостока.
- Девчонки, а чего это мы вдруг сели? – мой вопрос к стюардессам.
- Так перегружен самолет. Все ж рыбу везут. А полоса взлетная в Южно-Сахалинске маленькая. Вот и заправились тока до Владика. Чтобы взлететь наверняка.
Я хотел прокомментировать.
Но я очень хотел домой.
После Владика в салоне образовалось свободное место.
- Видишь, вон там два кабана сидят? Можешь к ним подсесть, если не боишься…
Я не боялся.
Мне было все равно.
Я хотел домой.
Кабаны пили. Пили взахлеб. Насмерть.
Я нет. Не пил, а смиренно посапывал.
Я очень хотел домой.
Часа через три завязалась драка. Один из кабанов, споро увернувшись от удара «Русской пшеничной», любезно предоставил мне возможность принять затылком наполненную стеклянную тару.
Тара разбилась вдребезги. Голова не очень. Зато я весь пропах пшеничной амброзией.
- Милиция! Милиция! – ревел переполненный салон.
В Красноярске наряд снял меня с рейса. Вместе с кабанами.
В городе шел снег, и было тихо. Так тихо, что я предельно остро почувствовал, как я хочу домой.
Красноярск мне не понравился.
Понравилась новая заячья шапка, купленная за «три копейки» и согревшая мой обледеневший шрам на черепе.
И я не помню этот город. Совсем не помню.
Помню только неоновые буквы над зданием аэровокзала с потухшей буквой «А» и налипшими на нее кривыми и непрозрачными сосульками.
И помню вопрос жены с порога:
- Рыбу привез?
