Фальшь (Часть II)

Начало:

https://ranton.tourister.ru/blog/7802

Море

Сергеича на какие-то мгновения оглушило шумом судовых винтов и через несколько секунд невидимая сила выдавила его на поверхность.
Бесцветная туша теплохода, как студень из живой стальной плоти, заполняла перед его глазами все пространство. Светящиеся гирляндами обводы корабля настолько его ошеломили, что он в первый момент не до конца придал значения тому, что на самом деле произошло.

Как-то неожиданно стало совсем тихо.
Музыка, которая постоянно разрывала ему нутро там, на палубе, сейчас взлетала куда-то вверх и становилась мягкой, нереальной, как бы звучащей из ниоткуда.
Полянский прекратил хаотичные движения руками и ногами, немного успокоился и зачем-то, непонятно для себя самого, стал вслушиваться в слова долетающей до него песни.
Оркестровая солистка Милка пыталась вытянуть «Нежность» из «Трех тополей на Плющихе».

- Что ж ты в ноты-то не попадаешь… Фальшивишь… Крыса!
Полянский попытался прокричать это своё возмущение вдогонку судну, но от залетевшей в рот соленой пены поперхнулся и закашлялся, нахлебавшись воды.
Его фигурка почти невидимым видимым серым поплавком неподвижно маячила как дрейфующий старый бакен.
Моросящий дождь, внезапно родившись, так же внезапно и умер.
Волнения на море почти не было. Лишь всплывшие фалды белого пиджака колыхались на длинных волнах, напоминая потрепанные крылья промокшей под дождем бабочки.
Сергеич почувствовал покой, доводящий до пустоты, до мертвых звезд.
Чем больше в него проникало умиротворение, тем ярче и отчетливей звучали в нем обрывки замутненного сознания, устроившие безумные пляски Святого Витта.
Рассудок застрекотал какофонией фраз и образов:
- Если на земле мы только учимся жить, то чему я учусь здесь, в воде?
- Чего боишься, то тебя и настигнет…
- Лучший подарок для писателя – корзина для мусора….
- Умыл руки… Пилат перед народом умыл.., а мое омовение перед кем..?
- Почему я крест нательный ношу не всегда.., неофит… Где крестик? Где крестик..?
- Трусливая вера – тщетная вера. Трусливое слово - пустой звук…
Полянскому почему-то почудился сломанный велосипед на балконе и еще, что-то совсем низкое и недуховное...
Он вспомнил Иркины пепельные волосы, пахнущие любовью и наполнился необъятным возмущением, которое шло откуда-то, как сквозняк в небесную дверную щелку...

Сергеич попытался сбросить полностью завладевшее им оцепенение:
- Господи! Черт! Что же я дома–то теперь скажу… Мартин Иден хренов.. Точно.. Чего боишься, то и настигнет...

Мелкие гребни отливали каким-то незнакомым, полубирюзовым цветом.
Сергеич почувствовал, как в глаза, в уши, через все его поры льется жизнь. Вечная жизнь. Он испытывал единственное честное чувство: жалость к себе.
Это была горькая, бесплодная, упоительная жалость к своим годам и к окружающим его людям под враждебную тишину моря, плюющемуся пеной прямо ему в лицо. Это плевки и утомительная тишина казались основой всего, незыблемым законом мира. Вся Земля в этот миг для него была в избытке.
Он ухмыльнулся неожиданно пришедшему в голову афоризму: «Писатель, который не углубляется, всегда держится на поверхности»
- Нет! Не потону! Только не сегодня! Ну и наполнил я собой ночное пространство! М/дак!
Сергеич поплыл.
Поплыл вслед за маячившим огнями судном.
Поплыл истово, напористо и размашисто. Через пару минут сник и обмяк.
Как-то безотчетно для себя самого, всей своей сутью, Полянский насквозь проникся произошедшим. Он один и судно не догнать.
Идиотским, нелепым публичным фарсом была прочерчена черта, через которую можно вырваться только силой.
Сил прорываться не было.
Накатила жуткая правда, что он больше никогда не сможет проникнуть в эту свою выпуклую несуразную жизнь. Больше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы эта оглушающая зеркальная тишина дрогнула и возмутилась.
И Полянский завыл.
Завыл протяжно, безысходно, дико, по-белужьи…
На вздохе его надломленное нутро спазмами выкрикивало:
- Л ю д и! Помогите!!! Помогите! Л ю д и !
……………................................

- Я догоню…, догоню…, пиджак надо снять… - Сергеич свинцовыми руками стал отдирать прилипшую к рукам твидовую ткань.
Что-то больно впилось ему в подмышку. Что за ....я? Очки?
Он протянул руку в попытке нащупать источник внезапной боли и его осенило! Ирка…! Черт…! Ирка! Фальшвеер…!
Ему перехватило дыхание. Восторг, как тонкая игла, впившаяся в горло, парализовал до самых кончиков пальцев.
- Они заметят! Его же нельзя не заметить! Заметят! Он же полнеба осветит! Полнеба! – Полянский попытался успокоиться, выверено досчитал до десяти, унимая дрожь в о всем теле.
Затем вытянул руки над головой и коротким рывком дернул веревочное кольцо.
.........................................

Палуба

- Вот же, старый козел! – Ирка всматривалась в пылающий темноте фейерверк.
- Девушка!! На этой палубе пассажирам находиться категорически запрещается! Наверх поднимитесь, пожалуйста.
Она медленно перевела взгляд на заставивший её вздрогнуть голос. Внимательно и задумчиво оглядела крепкого, одетого в черный костюм молодого человека и, как-то странно улыбаясь, сделав шаг ему навстречу, очень тихо, почти шепотом произнесла:
- Ага…
Секьюрити, слегка наклонив голову вбок, со снисходительной улыбкой на губах рассматривая предательски распахнувшийся у нее на груди банный халат. Ирка сомнамбулической походкой приблизилась к нему почти вплотную и, словно сбросив с себя оцепенение, вцепилась охраннику в лацканы пиджака.
Она запрокинула голову и надрывно, собрав всю мощь своих девичьих легких, спрятанных в груди, истерично завопила:
- Ч е л о в е к з а б о р т о м!

Её слова, со всей дури, со всего лету, врезались в палубные надстройки, разбились на мириады звуков, рассыпались полутонами и неразборчиво заскользили по снежному свету волн.
И не было в этом крике ни капли фальши.

Секьюрити с ухмылкой взирал на Ирку и с нескрываемым любопытством разглядывал, как в такт движениям ее тела колышется грудь под халатом.
- Делай что-нибудь! Урод! Делай! – Ирка принялась лупить своими маленькими кулачками неподвижного увальня. Вдруг застыв, словно внутри у нее кончился завод, огляделась по сторонам.
Подбежав к спасательным кругам, висевшим на перилах, рывками отцепила три круга и швырнула их за борт.
- Беги к капитану! Истукан! Останавливай корабль!
- Не корабль, а судно! – охранник обиженно насупился, снял с пояса рацию и, не скрывая раздражения, пробубнил:
– 06-ой. Я на восьмой палубе. Нужна помощь.
Ирка, подхватив полы халата и сбросив шлепки, рванула по трапу наверх.
Как только она скрылась, охранник опять подключился на связь с центральным постом:
- Снова О6-ой. Похоже, очередная истеричка. Пьяная. Говорит, что человек за бортом, – толстяк подошел к лееру, посмотрел на воду за бортом и тихонько стал напевать мотивчик судового шлягера: « Разрежу небо на кусочки, как пиццу..»

Ирка уже почти добежала до 3-ей палубы к капитанскому мостику, как вдруг остановилась, секунду о чем-то поразмышляла и побежала назад. Снова спустилась вниз на швартовочную палубу. Охранника не было.
Она на цыпочках подкралась к туфлям Сергеича, посмотрела по сторонам и, убедившись, что никто ее не видит, быстро и воровато бросила туфли за борт.
Ураганом влетев на капитанский мостик и запыхавшись, чуть севшим голосом выкрикнула:
- Человек за бортом! Стойте!!!
- А! Так это Вы охранника пытались нокаутировать? – Капитан внимательно посмотрел на растрепанную Ирку и, уловив исходившую от нее решимость, стал серьезен:
– Что случилось?
- Он.. , он.. стихи мне читал… На поручнях. Поскользнулся…
- Кто? Когда это произошло?
- Полянский! Он мой… мой.. - Ирка запнулась - Полчаса назад.., примерно…
- Почему только сейчас мне об этом говорите?
Ирка выпалила:
– Он мне только что факелом в море светил.
- Каким факелом? – капитан был обескуражен.
Не в состоянии больше отвечать на какие-либо вопросы, Ирка села на пол и в голос разрыдалась. Сквозь непрерывающиеся всхлипы выдавила из себя:
- Тем, которым фальшь высвечивают…
- Вызовите врача.
Кто-то из команды на мостике бросил:
- Кавторанга, я тоже по левому борту видел салютные огни…
- Почему не доложили? - Капитан проделал вращательное движение головой, разминая застарелый остеохандроз - Чертовщина какая-то! Вызывайте дирекцию круиза! Что-то тут не так! Стопорим двигатели.

Заработал маховик. Маховик, в котором каждый зуб – профессионализм, умение и воля - маховик спасения.
Капитанская рубка наполнилась обрывистыми фразами.
- Сколько градусов забортная вода?
- Три часа назад была 24.
- Хорошо. Еще часа два есть. Хоть бы трезвым был пловец этот.
- Шороху сейчас поднимем. Для меня тогда этот рейс - последний.
- Передавай береговому «Стадию бедствия». Уведомляй агента. Включай поисковые прожектора. Разворачиваемся. Идем обратным курсом.

Ирка сидела в медпункте. Судовой врач, вскрывая упаковку от шприца, как бы, между прочим, вкрадчиво спросил неожиданную ночную пациентку:
- Как димедрол переносите?
- Прошу Вас, не надо. Пожалуйста! Мне нормально. Дайте выпить! Что-нибудь покрепче! - Ирка встала с кушетки и сполоснула лицо холодной водой.
Врач кивнул головой, достал из настенного шкафа бутылку джина и налил Ирке полстакана.
- Он–то хоть в усы упал?
- Какие усы?
- Ну, усы - от носа, судовая волна так называется. Если в ус, то, Слава Богу, волной от борта вытолкнет. Если нет, то винтами разрубит, – врач осекся.
Ирка вытаращенными глазами смотрела на поперхнувшегося словами незнакомого человека.
- В усы он упал, в усы!!

3.00 АМ
Эгейское море.

Странно, когда не страшно. Совсем не страшно.
Полянский не смог бы объяснить свое состояние.
Он чувствовал, а чувства осмыслить не мог.
Невозможно ощутить отсутствие времени и пространства.
Отсутствие такого привычного неба со звездами, пропавшего за тучами. И самое странное и невероятное, что он, бултыхаясь среди волн, не слышал их привычного гомона и плеска.
Казалось, что мир умер. Мир мертв.
Все было не так, как раньше.
Раньше. За жизнь до этого.

И то, что вспышками выщелкивало в голове, можно было с большой натяжкой назвать разумом и мыслями.
Сергеич,вспомнив своего любимого философа Шестова, подумал о том, что самая лучшая смерть та, которая почитается самой худшей: когда при тебе никого нет. И о том, что умереть, как собака под забором - достойно. По крайней мере, в самые последние минуты можно не лицемерить и никого не поучать. Просто приготовиться к страшному, а может быть и к самому светлому и великому событию.
Он ощутил себя человеком, который всё время, постоянно всем рассказывал обо всем, а сейчас с горечью осознал, что, вероятнее всего, он ничего-то обо всем по – настоящему и не знает. Как лебедь, который вроде бы и летает, и плавает, и ходит - да плохо плавает, плохо летает и плохо ходит… Просто делает всё это красиво, изумляя окружающих.
Salve Ceasar, morituri te salutant! (Славься Цезарь, толпа тебе рукоплещет).

Сергеич всем своим насквозь пропитанным водой телом постигал спорную истину, что пустое и никчемное было это дело - удивлять мир. Нужно было просто жить в нем.
Жить как все. Невзирая на то, что эта жизнь сотни раз его обманывала в самых заветных ожиданиях и преподносила миллион оснований для того, чтобы к ней недоверчиво относиться.
Зачем же поддался искушению?
Слаб разумом? Так вроде и нет.
Почему же разум оказался слабее жизни?
……………
И он вдруг начал петь.
Совсем тихо петь. Песни сами по себе выстраивались в какую-то разношерстную очередь, и голос Полянского осторожно заполнял ими окружающее пространство.Пространство вытянутой руки.

Самое сокровенное пространство, дарованное человеку…

(Продолжение следует…)